Отзывы сотрудников о работодателях
(Без цензуры)

На лунѣ.[править]



I.[править]

Я проснулся и, лежа еще въ постели, раздумывалъ о только-что видѣнномъ мною снѣ: я видѣлъ себя купающимся, а такъ какъ была зима, то мнѣ особенно казалось пріятно помечтать о лѣтнемъ купаньѣ.

Пора вставать!

Потягиваюсь, приподнимаюсь… Какъ легко! — легко сидѣть, легко стоять… Что это? ужъ не продолжается ли сонъ? Я чувствую, что стою особенно легко, словно погруженный по шею въ воду: ноги едва касаются пола.

Но гдѣ же вода? — Не вижу. Махаю руками: не испытываю никакого сопротивленія.

Но сплю ли я?! Протираю глаза — все то же.

Странно!

Однако надо же одѣться!

Передвигаю стулья, отворяю шкафы, достаю платье, поднимаю разныя вещи — и ничего не понимаю!

Развѣ увеличились мои силы?!.. Почему все стало такъ воздушно? Почему я поднимаю такіе предметы, которые прежде и сдвинуть не могъ?

Нѣтъ! это не мои ноги, не мои руки, не мое тѣло!

Тѣ такія тяжелыя и дѣлаютъ все съ такимъ трудомъ…

Откуда мощь въ рукахъ и ногахъ?

Или, можетъ-быть, какая-нибудь сила тянетъ меня и всѣ предметы вверхъ и облегчаетъ тѣмъ мою работу! Но въ такомъ случаѣ, какъ же она тащитъ сильно! Еще немного — и, мнѣ кажется, я увлеченъ буду къ потолку.

Отчего это я не хожу, а прыгаю? Что-то тянетъ меня въ сторону, противоположную тяжести, папрягаетъ мускулы, заставляетъ дѣлать скачокъ.

Не могу противиться искушенію; прыгаю…

Мнѣ показалось, что я довольно медленно поднялся и столь же медленно опустился.

Прыгаю сильнѣе и съ порядочной высоты озираю комнату… Ай! — ушибъ голову о потолокъ… Комнаты высокія… Не ожидалъ столкновенія… Больше не буду такимъ неосторожнымъ…

Крикъ однако разбудилъ моего друга: я вижу, какъ онъ заворочался и, спустя немного, вскочилъ съ постели. Не стану описывать его изумленія, подобнаго моему; я увидѣлъ такое же зрѣлище, какое, незамѣтно для себя, нѣсколько минутъ назадъ самъ изображалъ собственной персоной. Мнѣ доставляло большое удовольствіе смотрѣть на вытаращенные глаза, смѣшныя позы и неестественную живость движеній моего друга; меня забавляли его странныя восклицанія, очень похожія на мои.

Давъ истощиться запасу удивленія моего пріятеля—физика, я обратился къ нему съ просьбой разрѣшить мнѣ вопросъ: что такое случилось? Увеличились ли наши силы, или уменьшилась тяжесть? И то и другое предположеніе были одинаково изумительны, но нѣтъ такой вещи, на которую человѣкъ, къ ней привыкнувъ, не сталъ бы смотрѣть равнодушно. До этого мы еще не дошли съ моимъ другомъ, но у насъ уже зародилось желаніе достигнуть причины.

Мой другъ, привыкшій къ анализу, скоро разобрался въ массѣ явленій, ошеломившихъ и запутавшихъ мой умъ.

— По силомѣру, или пружиннымъ вѣсамъ, — сказалъ онъ, — мы можемъ измѣрить нашу мускульную силу и узнать, увеличилась ли она или нѣтъ. Вотъ, я упираюсь ногами въ стѣну и тяну за нижній крюкъ сидомѣра. Видишь — пять пудовъ: моя сила не увеличилась. Ты можешь продѣлать то же и также убѣдиться, что ты не сталъ богатыремъ, въ родѣ Ильи Муромца.

— Мудрено съ тобой согласиться, — возразилъ я, — факты противорѣчатъ. Объясни — какимъ образомъ я подымаю край этого книжнаго шкафа, въ которомъ не менѣе 50 пудовъ? Сначала я вообразилъ себѣ, что онъ пустъ, но, отворивъ его, увидѣлъ, что ни одной книги не пропало… Объясни кстати и прыжокъ на пятиаршинную высоту?!

— Ты подымаешь большіе грузы, прыгаешь высоко и чувствуешь себя легко не отъ того, что у тебя силы стало больше — это предположеніе уже опровергнуто силомѣромъ, — а оттого, что тяжесть уменьшилась, въ чемъ можешь убѣдиться посредствомъ тѣхъ же пружинныхъ вѣсовъ; мы даже узнаемъ во сколько именно разъ она уменьшилась…

Съ этими словами онъ поднялъ первую попавшуюся гирю, оказавшуюся 12-ти фунтовикомъ, и привѣсилъ ее къ динамометру (силомѣру).

— Смотри! — продолжалъ онъ, взглянувъ на показаніе вѣсовъ, — 12-ти-фунтовая гиря оказывается въ два фунта. Значить, тяжесть ослабла въ шесть разъ.

Подумавъ, онъ прибавилъ:

— Точно такое же тяготѣніе существуетъ и на поверхности луны, что тамъ происходитъ отъ малаго ея объема и малой плотности ея вещества.

— Ужъ не на лунѣ ли мы?! —захохоталъ я.

— Если и на лунѣ, — смѣялся физикъ, впадая въ шутливый тонъ, — то бѣда въ этомъ не велика, такъ какъ такое чудо, разъ оно возможно, можетъ повториться въ обратномъ порядкѣ, то есть мы опять возвратимся во-свояси.

— Постой: довольно каламбурить… А что если свѣшать какой-нибудь предметъ на обыкновенныхъ рычажныхъ вѣсахъ,— замѣтно ли будетъ уменьшеніе тяжести?

— Нѣтъ, потому что взвѣшиваемый предметъ уменьшается въ вѣсѣ во столько же разъ, во сколько и гиря, положенная на другую чашку вѣсовъ; такъ что равновѣсіе не нарушается, несмотря на измѣненіе тяжести.

— Да, понимаю!

Тѣмъ не менѣе я все-таки пробую сломать палку, въ чаяніи обнаружить прибавленіе силы, что мнѣ впрочемъ не удается, хотя палка не толста и вчера еще хрустѣла у меня въ рукахъ.

— Этакій упрямецъ! брось, — сказалъ мой другъ физикъ. — Подумай лучше о томъ, что теперь, вѣроятно, весь міръ взволноваиъ перемѣнами…

— Ты правъ,— отвѣтилъ я, бросая палку: — я все забылъ; забылъ про существованіе человѣчества, съ которымъ и мнѣ, такъ же какъ и тебѣ, страстно хочется подѣлиться мыслями…

— Что-то стало съ нашими друзьями?.. Не было ли и другихъ переворотовъ?

Я открылъ уже ротъ и отдернулъ занавѣску (онѣ всѣ были опущены на ночь отъ луннаго свѣта, мѣшавшаго намъ спать), чтобы перемолвиться съ сосѣдомъ, но сейчасъ же поспѣшно отскочилъ. О ужасъ! небо было чернѣе самыхъ черныхъ чернилъ!

Гдѣ же городъ? Гдѣ люди?

Это какая-то дикая, невообразимая, ярко освѣщенная солнцемъ мѣстность!

Не перенеслись ли мы въ самомъ дѣлѣ на какую-нибудь пустынную планету?!

Все это я только подумалъ, — сказать же ничего не могъ и только безсвязно мычалъ.

Пріятель бросился было ко мнѣ, предполагая, что мнѣ дурно, но я указалъ ему на окно, и онъ сунулся туда и также онѣмѣлъ.

Если мы не упали въ обморокъ, то единственно благодаря малой тяжести, препятствовавшей излишнему приливу крови къ сердцу.

Мы оглянулись.

Окна были попрежнему занавѣшены; того, что насъ поражало, не было передъ глазами; обыкновенный же видъ комнаты и находившихся въ ней хорошо знакомыхъ предметовъ еще болѣе насъ успокоилъ.

Прижавшись съ нѣкоторой еще робостью другъ къ другу, мы сначала приподняли только край занавѣски, потомъ приподняли ихъ всѣ и, наконецъ, рѣшились выйти изъ дому для наблюденія траурнаго неба и окрестностей.

Несмотря на то, что мысли наши поглощены были предстоящей прогулкой, мы еще кой-что замѣчали. Такъ, когда мы шли по обширнымъ и высокимъ комнатамъ, намъ приходилось действовать своими грубыми мускулами крайне осторожно, — въ противномъ случаѣ подошва скользила по полу безполезно, что, однако, не угрожало паденіемъ, какъ это было бы на мокромъ снѣгу или на земномъ льду, — тѣло же при этомъ значительно подпрыгивало. Когда мы хотѣли сразу привести себя въ быстрое горизонтальное движеніе, то въ первый моментъ надо было замѣтно наклоняться впередъ, подобно тому, какъ лошадь наклоняется, если ее заставляютъ сдвинуть телѣгу съ непосильнымъ грузомъ; но это только такъ казалось, — на самомъ дѣлѣ всѣ движенія наши были крайне легки… Спускаться съ лѣстницы со ступеньки на ступеньку! — какъ это скучно! Движеніе шагомъ! — какъ это медленно! Скоро мы бросили всѣ эти церемоніи, пригодныя для земли и смѣшныя здѣсь. Двигаться выучились вскачь; спускаться и подыматься стали черезъ десять и болѣе ступеней, какъ самые отчаянные школяры; а то иной разъ прямо прыгали черезъ всю лѣстницу или изъ окна. Однимъ словомъ, сила обстоятельствъ заставила насъ превратиться въ скачущихъ животныхъ, въ родѣ кузнечиковъ или лягушекъ.

Итакъ, побѣгавъ по дому, мы выпрыгнули наружу и побѣжали вскачь по направленію къ одной изъ ближайшихъ горъ.

Солнце было ослѣпительно и казалось синеватымъ. Закрывъ глаза руками отъ солнца и блиставшихъ отраженнымъ свѣтомъ окрестностей, можно было видѣть звѣзды и планеты, также по большей части синеватыя. Ни тѣ ни другія не мерцали, что дѣлало ихъ похожими на вбитые въ черный сводъ гвозди съ серебряными головками.





«…я отдернулъ занавѣску…»

А, вонъ и мѣсяцъ — послѣдняя четверть! Ну, онъ не могъ насъ не удивить, такъ какъ поперечникъ его казался раза въ 3 или 4 больше, нежели діаметръ прежде видѣннаго нами мѣсяца. Да и блестѣлъ онъ ярче, чѣмъ днемъ на землѣ, когда онъ представляется въ видѣ бѣлаго облачка… Тишина… ясная погода… безоблачное небо… Не видно ни растеній ни животныхъ… Пустыня съ чернымъ однообразнымъ сводомъ и съ синимъ солнцемъ-мертвецомъ… Ни озера ни рѣки и ни капли воды! Хоть бы горизонтъ бѣлѣлся — это указывало бы на присутствіе паровъ, но онъ также черенъ, какъ и зенитъ!

Нѣтъ вѣтра, который шелеститъ травой и качаетъ на землѣ вершинами деревьевъ… Не слышно стрекотанія кузнечиковъ… Не замѣтно ни птицъ ни разноцвѣтныхъ бабочекъ! Однѣ горы и горы, страншыя, высокія горы, вершины которыхъ однако не блестятъ отъ снѣга… Нигдѣ ни одной снѣжинки! Вонъ долины, равнины, плоскогорья!.. Сколько тамъ навалено камней… черные и бѣлые, большіе и малые, но всѣ острые, блестящіе, не закругленные, не смягченные волною, которой никогда здѣсь не было, которая не играла ими съ веселымъ шумомъ, не трудилась надъ ними!

А вотъ мѣсто совсѣмъ гладкое, хоть и волнистое: не видно ни одного камешка, только черныя трещины расползаются во всѣ стороны, какъ змѣи… Твердая почва—каменная… Нѣтъ мягкаго чернозема; нѣтъ ни песку ни глины.

Мрачная картина!.. Даже горы обнажены, безстыдно раздѣты, такъ какъ мы не видимъ на нихъ легкой вуали — прозрачной синеватой дымки, которую накидываетъ на зеленыя горы и отдаленные предметы воздухъ… Строгіе, поразительно отчетливые ландшафты!.. А тѣни! О, какія темныя!.. И какіе рѣзкіе переходы отъ мрака къ свѣту!.. Нѣтъ тѣхъ мягкихъ переливовъ, къ которымъ мы такъ привыкли и которые можетъ дать только атмосфера. Даже Сахара — и та показалась бы раемъ въ сравненіи съ тѣмъ, что мы видѣли тутъ. Мы жалѣли о ея скорпіонахъ, о саранчѣ, о вздымаемомъ сухимъ вѣтромъ раскаленномъ пескѣ, не говоря уже объ изрѣдка встрѣчаемой скудной растительности и финиковыхъ рощахъ… Надо было думать о возвращеніи. Почва была холодна и дышала холодомъ, такъ что ноги зябли, но солнце припекало. Въ общемъ чувствовалось непріятное ощущеніе холода. Это было похоже на то, когда озябшій человѣкъ грѣется передъ пылающимъ каминомъ и не можетъ соірѣться, такъ какъ въ комнатѣ черезъ чуръ холодно: по его кожѣ пробѣгаютъ пріятныя струи тепла, не могущія превозмочь ознобъ.

На обратномъ пути мы согрѣвались, перепрыгивая съ легкостью сернъ черезъ двухсаженныя каменныя груды… То были граниты, порфиры, сіениты, горные хрустали и разные прозрачные и непрозрачные кварцы и кремнеземы: все вулканическія породы. Потомъ, впрочемъ, мы замѣтили слѣды вулканической дѣятельности.

Вотъ мы и дома!

Въ комнатѣ чувствуешь себя хорошо: температура равномѣрнѣе. Это располагало насъ приступить къ новымъ опытамъ и обсужденію всего нами видѣннаго и замѣченнаго. Ясное дѣло, что мы находимся на какой-то другой планетѣ. На этой планетѣ нѣтъ воздуха, нѣтъ и никакой другой атмосферы.

Если бы былъ газъ, то мерцали бы звѣзды; если бы былъ воздухъ — небо было бы синимъ, и была бы дымка на отдаленныхъ горахъ. Но какимъ образомъ мы дышимъ и слышимъ другъ друга,—этого мы не понимали. Изъ множества явленій можно было видѣть отсутствіе воздуха и какого бы то ни было газа: такъ, намъ не удавалось закурить сигару, и сгоряча мы попортили здѣсь пропасть спичекъ; каучуковый закрытый и непроницаемый мѣшокъ сдавливался безъ малѣйшаго усилія, чего не было бы, если бы въ его пространствѣ находился какой-нибудь газъ. Это отсутствіе газовъ ученые доказывают и на лунѣ.

— Не на лунѣ ли и мы?

— Ты замѣтилъ, что отсюда солнце не кажется ни больше ни меньше, чѣмъ съ земли?! Такое явленіе можно наблюдать только съ земли да съ ея спутника, такъ какъ эти небесныя тѣла находятся почти на равномъ разстояніи отъ солнца. Съ другихъ же планетъ оно должно казаться или больше или меньше; такъ, съ Юпитера уголъ солнца разъ въ 5 меньше, съ Марса — раза въ полтора, а съ Венеры — наоборотъ, въ полтора раза больше: на Венерѣ солнце жжетъ вдвое сильнѣе, а на Марсѣ — вдвоѣ слабѣе. И такая разница съ двухъ ближайшихъ къ землѣ планетъ! На Юпитерѣ же, напримѣръ, солнце согрѣваетъ въ 25 разъ меньше, чѣмъ на землѣ. Ничего подобнаго мы здѣсь не видимъ, несмотря на то, что имѣемъ къ тому полнѣйшую возможность, благодаря запасу угломѣрныхъ и другихъ измѣрительныхъ приборовъ.

— Да, мы ну лунѣ: все говоритъ про это!

— Говоритъ объ этомъ даже размѣръ мѣсяца, который мы видѣли въ видѣ облака, и который есть, очевидно, покинутая нами, не по своей волѣ, планета. Жаль, что мы не можемъ разсмотрѣть теперь ея пятна, ея портрета и окончательно опредѣлить мѣсто своего нахожденія. Дождемся ночи…

— Какъ же ты говоришь, — замѣтилъ я своему другу, — что земля и луна находятся на равномъ разстояніи отъ солнца? А по-моему, такъ это разница весьма порядочная! Вѣдь она, сколько мнѣ извѣстно, равняется 360 тысячамъ верстъ.

— Я говорю: почти, такъ какъ эти 360 тысячъ составляюсь только одну четырехсотую часть всего разстоянія до солнца, — возразилъ физикъ. — Одной четырехсотой можно пренебречь.

II.[править]

Какъ я усталъ, и не столько физически, сколько нравственно. Клонитъ ко сну непреодолимо… Что то скажутъ часы?.. Мы встали въ шесть, теперь пять… прошло одиннадцать часовъ; между тѣмъ, судя по тѣнямъ, солнце почти не сдвинулось: вонъ тѣнь отъ крутой горы немного не доходила до дому, да и теперь столько же не доходитъ; вонъ тѣнь отъ флюгера упирается на тотъ же камень… Это еще новое доказательство того, что мы на лунѣ… Въ самомъ дѣлѣ, вращеніе ея вокругъ оси такъ медленно… Здѣсь день долженъ продолжаться около пятнадцати нашихъ сутокъ, или триста-шестьдесятъ часовъ, и столько же — ночь. Не совсѣмъ удобно… Солнце мѣшаетъ спать! Я помню, я то же испытывалъ, когда приходилось прожить нѣсколько лѣтнихъ недѣль въ полярныхъ странахъ: солнце не сходило съ небосклона и ужасно надоѣдало! Однако большая разница между тѣмъ и этимъ. Здѣсь солнце движется медленно, но тѣмъ же порядкомъ, тамъ оно движется быстро и каждые двадцать-четыре часа описываетъ невысоко надъ горизонтомъ кругъ… И тамъ и здѣсь можпо употребить одно и то же средство: закрыть ставни…

Но вѣрны ли часы? Отчего такое несогласіе между карманными и стѣнными часами съ маятникомъ?.. На первыхъ — пять, а на стѣнныхъ только десятый… Какіе же вѣрны? Что это маятникъ качается такъ лѣниво?

Очевидно, эти часы отстаютъ!

Карманные же часы не могутъ врать, такъ какъ ихъ маятникъ качаетъ не тяжесть, а упругость стальной пружинки, которая все та же — какъ на землѣ, такъ и на лунѣ.

Можемъ это провѣрить, считая пульсъ. У меня было семьдесятъ ударовъ въ минуту… Теперь семьдесятъ-пять… Немного больше, но это можно объяснить нервнымъ возбужденіемъ, зависящимъ отъ необычайной обстановки и сильныхъ впечатлѣній.

Впрочемъ есть еще возможность провѣрить время: ночью мы увидимъ землю, которая дѣлаетъ оборотъ въ двадцать-четыре часа. Это лучшіе и непогрѣшимые часы!

Несмотра на одолѣвавшую насъ обоихь дремоту, мой физикъ не утерпѣлъ, чтобы не поправить стѣнныхъ часовъ. Я вижу, какъ онъ снимаетъ длинный маятникъ, точно измѣряеть его и укорачиваетъ въ шесть разъ или около этого. Почтенные часы превращаются въ чикуши. Но здѣсь они уже не чикуши, ибо и короткій маятникъ ведетъ себя степенно, хотя и не такъ, какъ длинный. Вслѣдствіе этой метаморфозы часы сдѣлались согласны съ карманными.

Наконецъ, мы ложимся и накрываемся легкими одѣялами, которыя здѣсь кажутся воздушными.

Подушки и тюфяки почти не приминаются. Тутъ можно бы, кажется, спать даже на доскахъ.

Не могу избавиться отъ мысли, что ложиться еще рано. О это солнце, это время! Вы застыли, какъ и вся лунная природа!

Товарищъ мой пересталъ мнѣ отвѣчать; заснулъ и я.



Веселое пробужденіе… Бодрость и волчій аппетитъ… До сихъ поръ волненіе лишало насъ обыкновеннаго позыва къ ѣдѣ.

Пить хочется! — открываю пробку… — Что это, вода закипаетъ!.. Вяло, но кипитъ… Дотрогиваюсь рукой до графина… Не обжечься бы… Нѣтъ, вода только тепла. Непріятно такую пить! Мой физикъ, что ты скажешь?

— Здѣсь абсолютная пустота, оттого вода и кипитъ, неудерживаемая давленіемъ атмосферы. Пускай еше покипитъ: не закрывай пробки! Въ пустотѣ кипѣніе оканчивается замерзаніемъ… Но до замерзанія мы не доведемъ ея… Довольно! Наливай воду въ стаканъ, а пробку заткни, иначе много выкипитъ.

Медленно льется жидкость на лунѣ!..

Вода въ графиыѣ успокоилась, а въ стакапѣ продолжаетъ безжизненно волноваться, и чѣмъ дольше, тѣмъ слабѣе.

Остатокъ воды въ стаканѣ обратился въ ледъ, но и ледъ испаряется и уменьшается въ массѣ. Какъ-то мы теперь пообѣдаемъ?

Хлѣбъ и другую, болѣе или менѣе твердую пищу, можно было ѣсть свободно, хотя она быстро сохла въ незакрытомъ герметически ящикѣ: хлѣбъ обращался въ камень, фрукты съежились и также сдѣлались довольно тверды. Впрочемъ ихъ кожица все еще удерживала влажность.

— Охъ, эта привычка кушать горячее!.. Какъ съ нею быть!? Вѣдь, здѣсь нельзя развести огонь: ни дрова, ни уголь, ни даже спички не горятъ!

— Не употребить ли въ дѣло солнце!? Пекутъ же яйцо въ раскаленномъ пескѣ Сахары!..

И горшки, и кастрюли, и другіе сосуды мы передѣлали такъ, чтобъ крышки ихъ плотно и крѣпко прикрывались. Все было наполнено чѣмъ слѣдуетъ, по правиламъ кулинарнаго искусства, и выставлено на солнечное мѣсто въ одну кучу. Затѣмъ мы собрали всѣ бывшія въ домѣ зеркала и поставили ихъ такимъ образомъ, чтобы отраженный отъ нихъ солнечный свѣтъ падалъ на горшки и кастрюли.

Не прошло и часа, какъ мы могли уже ѣсть хорошо сварившіяся и изжаренныя кушанья.

Да что говорить!.. Вы слыхали про Мушо? Его усовершенствованная солнечная стряпня была далеко назади… Похвальба, хвастовство. — Какъ хотите… Можете объяснить эти самонадѣянныя слова нашимъ волчьимъ аппетитомъ, при которомъ всякая гадость должна была казаться прелестью.

Одно было нехорошо: надо было спѣшить. Признаюсь, мы не разъ-таки давились и захлебывались. Это станетъ понятно, если я скажу, что супъ кипѣлъ и охлаждался не только въ тарелкахъ, но даже и въ нашихъ горлахъ, пищеводахъ и желудкахъ; чуть зазѣвался, глядишь, вмѣсто супа — кусокъ льду…

Ахъ, чортъ возьми! какъ это цѣлы наши желудки? Давленіе пара порядкомъ таки ихъ растягивало…

Во всякомъ случаѣ мы были сыты и довольно покойны. Мы не понимали, какъ мы живемъ безъ воздуха, какимъ образомъ мы сами, нашъ домъ, дворъ, садъ и запасы пищи и питья въ погребахъ и амбарахъ перенесены съ земли на луну. На насъ нападало даже сомнѣніе, и мы думали, не сонъ ли это, не мечта ли, не навожденіе ли бѣсовское? И за всѣмъ тѣмъ мы привыкли къ своему положенію и относились къ нему отчасти съ любопытствомъ, отчасти равнодушно: необъяснимое насъ не удивляло, а опасность умереть съ голоду одинокими и несчастными намъ даже не приходила на мысль.

Чѣмъ объясняется такой невозможный оптимизмъ — вы это узнаете изъ развязки нашихъ похожденій.

Прогуляться бы послѣ ѣды… Спать много я не рѣшаюсь: боюсь удара.

Увлекаю и пріятеля.

Мы — на обширномъ дворѣ, въ центрѣ котораго возвышается гимнастика, а по краямъ заборъ и службы.

Зачѣмъ здѣсь этотъ камень? О него можно ушибиться. На дворѣ почва обыкновенная земная, мягкая. Вонъ его! черезъ заборъ. Берись смѣло! Не пугайся величины! — И вотъ камень пудовъ въ шестьдесятъ обоюдными усиліями приподнятъ и переваленъ черезъ заборъ. Мы слышали, какъ онъ глухо ударился о каменную почву луны. Звукъ достигъ насъ не воздушнымъ путемъ, а подземнымъ: ударъ привелъ въ сотрясете почву, затѣмъ наше тѣло и ушныя кости. Такимъ путемъ мы нерѣдко могли слышать производимые нами удары. Не такъ ли мы и другъ друга слышимъ?

— Едва ли! Звукъ не раздавался бы, какъ въ воздухѣ.

Легкость движеній возбуждаетъ сильнѣйшее желаніе полазить и попрыгать.

Сладкое время дѣтства! Я помню, какъ взбирался на крыши и деревья, уподобляясь кошкамъ и птицамъ. Это было пріятно…





«…мы прыгали съ легкостью сернъ…»

А соревновательные прыжки черезъ веревочку и рвы! А бѣготня на призъ! Этому я отдавался страстно…

Не вспомнить ли старину? У меня было мало силы, особенно въ рукахъ. Прыгалъ и бѣгалъ я порядочно, но по канату и шесту взбирался съ трудомъ.

Я мечталъ о большой физической силѣ: отплатилъ бы я врагамъ и наградилъ бы друзей!.. Дитя и дикарь — одно и то же. Теперь для меня смѣшны эти мечты о сильныхъ мускулахъ, тѣмъ не менѣе желанія мои, жаркія въ дѣтствѣ, здѣсь осуществляются: силы мои, благодаря ничтожной лунной тяжести, какъ будто ушестерились.

Кромѣ того, мнѣ не нужно теперь одолѣвать вѣсъ собственнаго тѣла, что еще болѣе увеличиваетъ эффекты силы. Что такое для меня тутъ заборъ? — Не болѣе, чѣмъ порогъ или табуретъ, которые на землѣ я могу перешагнуть. И вотъ, какъ бы для провѣрки этой мысли, мы взвиваемся и безъ разбѣга перелетаемъ черезъ ограду. Вотъ, вспрыгиваемъ и даже перепрыгиваемъ черезъ сарай, но для этого приходится разбѣгаться. А какъ пріятно бѣжать: ногъ не чувствуешь подъ собой. Давай-ка… кто кого?!. Въ галопъ!..

При каждомъ ударѣ пяткой о почву мы пролетали сажени, въ особенности въ горизонтальномъ направленіи. Стой!.. Въ минуту — весь дворъ: 500 саженъ — скорость скаковой лошади…

Ваши «гигантскіе шаги» не даютъ возможности дѣлать такихъ скачковъ!..

Мы дѣлали измѣренія: при галопѣ, довольно легкомъ, надъ почвой подымались аршина на четыре, въ продольномъ же направленіи пролетали саженъ пять и болѣе, смотря по быстротѣ бѣга.

— Къ гимнастикѣ!..

Едва напрягая мускулы, даже, для смѣху, съ помощію одной лѣвой руки, мы взбирались по канату на ея площадку.

Страшно: четыре сажени до почвы!.. Все кажется, что находишься на неуклюжей землѣ!.. Кружится голова… Съ замирающимъ сердцемъ я первый рѣшаюсь броситься внизъ. Лечу… Ай! ушибъ слегка пятки!

Мнѣ бы предупредить объ этомъ пріятеля, но я его коварно подбиваю спрыгнуть. Поднявъ голову, я кричу ему:

— Прыгай! ничего — не ушибешься.

— Напрасно уговариваешь. Я отлично знаю, что прыжокъ отсюда равенъ прыжку на землѣ съ двухаршинной высоты. Понятно, придется немного по пяткамъ!

Летитъ и мой пріятель. Медленный полетъ… особенно сначала. Всего онъ продолжался секундъ пять. Въ такой промежутокъ о многомъ можно подумать.

— Ну, что, физикъ?

— Сердце бьется — больше ничего.

— Въ садъ!.. По деревьямъ лазить!.. по аллеямъ бѣгать!

— Почему же это тамъ не высохли листья?

Свѣжая зелень… Защита отъ солнца… Высокія липы и березы!.. Какъ бѣлки мы прыгали и лазили по нетолстымъ вѣтвямъ, и онѣ не ломались… Еще бы! Вѣдь, мы здѣсь не тяжелѣе жирныхъ индюшекъ!..

Мы скользили надъ кустарниками и между деревьями, и движеніе наше напоминало полетъ. О, это было весело! Какъ легко тутъ соблюдать равновѣсіе! Покачнулся на сучкѣ: готовъ упасть, но наклонность къ паденію такъ слаба, и самое уклоненіе отъ равновѣсія такъ медленно, что малѣйшаго движенія рукой или ногой достаточно, чтобы его возстановить.

На просторъ!.. Огромный дворъ и садъ кажутся клѣткой… Сначала бѣжимъ по ровной мѣстности. Встрѣчаются неглубокіе рвы саженъ до десяти шириною.

Сразбѣгу мы перелетаемъ ихъ, какъ птицы. Но, вотъ, начался подъемъ сперва слабый, а затѣмъ все круче и круче. Какая крутизна! Боюсь одышки.

Напрасная боязнь: подымаемся свободно большими и быстрыми шагами по склону. Гора высока… и легкая луна утомляетъ…

Садимся. Отчего это такъ тутъ мягко? Не размягчились ли камни?!

Беру большой камень и ударяю о другой: сыплются искры. Отдохнули. — Назадъ!..

— Сколько до дому?

— Теперь немного, саженъ двѣсти…

— Кинешь на это разстояніе камень?

— Не знаю; попробую!

Мы взяли по небольшому угловатому камню… кто броситъ дальше?

Мой камень перенесся черезъ жилище. И отлично. Слѣдя за его полетомъ, я очень опасался, что онъ разобьетъ стекла.

— А твой! — твой еще дальше!

Интересна здѣсь стрѣльба. Пули и ядра должны пролетать въ горизонтальномъ и вертикальномъ направлены сотни верстъ.

— Но будетъ ли тутъ работать порохъ?

Взрывчатыя вещества въ пустотѣ должны проявлять себя даже съ большею силою, чѣмъ въ воздухѣ, такъ какъ послѣдній только препятствуетъ ихъ расширенію; что же касается кислорода, то они въ немъ не нуждаются, потому что все необходимое его количество заключается въ нихъ самихъ.

III.[править]

Мы пришли домой.

— Я насыплю пороху на подоконникъ, освѣщенный солнцемъ, — сказалъ я: — наведи на него фокусъ зажигательнаго стекла… Видишь — огонь… взрывъ, хотя и безшумный… знакомый запахъ, моментально исчезнувшій…

Можешь выстрѣлить; не забудь только надѣть пистонъ; зажигательное стекло и солнце замѣнятъ ударъ курка.

— Установимъ ружье вертикально, чтобы пулю, послѣ взрыва, отыскать по близости…

Огонь, слабый звукъ, легкое сотрясеніе почвы.

— Гдѣ же пыжъ? — воскликнулъ я. — Онъ долженъ быть тутъ по близости, хотя и не станетъ дымить!

— Пыжъ улетѣлъ вмѣстѣ съ пулей и едва ли отъ нея отстанетъ, такъ какъ только атмосфера мѣшаетъ ему на землѣ поспѣвать за свинцомъ, здѣсь же и пухъ падаетъ и летитъ вверхъ съ такою же стремительностью, какъ и камень.

— Ты бери пушинку, торчащую изъ подушки, а я возьму чугунный шарикъ: ты можешь кидать свой пухъ и попадать имъ въ цѣль, даже отдаленную, съ такимъ же удобствомъ, какъ я шарикомъ. Я могу при этой малой тяжести кинуть шарикъ саженъ на двѣсти; ты на такое же разстояніе можешь бросить пухомъ; правда, ты никого имъ не убьешь, и при бросаніи даже не почувствуешь, что ты что-нибудь бросаешь. Бросимъ наши метательные снаряды изо всѣхъ силъ, — которыя у насъ не очень различны, — и въ одну цѣль: вонъ въ тотъ красный гранитъ…

Мы видимъ, какъ пушинка опередила немного чугунный шарикъ, какъ бы увлекаемая сильнымъ вихремъ…

— Но что это? со времени выстрѣла прошло три минуты, а пули нѣтъ,—сказалъ я.

— Подожди двѣ минуты, и она навѣрное вернется, — отвѣчалъ физикъ.

Действительно, черезъ указанный приблизительно срокъ, мы ощущаемъ легкое сотрясеніе почвы и видимъ прыгающій невдалекѣ пыжъ.

— Гдѣ же пуля? вѣдь, не клокъ же пакли произвелъ сотрясете, — удивился я.

— Вѣроятно отъ удара пуля накалилась до расплавленія и мелкія брызги разлетѣлись въ разныя стороны.

Поискавъ кругомъ, мы въ самомъ дѣлѣ нашли нѣсколько мельчайшихъ дробинокъ, составлявшихъ, очевидно, частицы пропавшей пули.

— Какъ долго летѣла пуля!.. На какую же высоту она должна подняться, — спросилъ я?

— Да верстъ на семьдесятъ. Эту высоту создаютъ малая тяжесть и отсутствіе воздушнаго сопротивленія.



Утомились умъ и тѣло и потребовали отдыха. Луна луною, а неумѣренные прыжки даютъ себя чувствовать. Вслѣдствіе продолжительности полета, во время ихъ совершенія, мы не всегда падали на ноги и — ушибались. Въ теченіе 4 — 6 секундъ полета можно было не только осмотрѣть окрестности съ порядочной высоты, но и совершить нѣкоторыя движенія руками и ногами; однако, самовольно кувыркаться въ пространтвѣ намъ не удавалось. Потомъ мы выучились одновременно сообщать себѣ поступательное и вращательное движеніе; въ такихъ случаяхъ мы переворачивались въ пространствѣ разъ до трехъ. Интересно испытать это движеніе, интересно и видѣть его со стороны. Такъ, я подолгу наблюдалъ за движеніями моего физика, совершавшего безъ опоры, безъ почвы подъ ногами, многіе опыты. Описать ихъ — надо для этого цѣлую книгу.



Проспали часовъ восемь.

Становилось теплѣе. Солнце поднялось выше и пекло даже слабѣе, захватывая меньшую поверхность тѣла, но почва нагрѣлась и уже не обдавала холодомъ; въ общемъ, дѣйствіе солнца и почвы было теплое, почти горячее.

Пора было, однако, принять мѣры предосторожности, такъ какъ намъ становилось яснымъ, что еще до наступленія полудня мы должны изжариться.

Какъ же быть?

У насъ были разные планы.

— Нѣсколько дней можно прожить въ погребѣ, но нельзя ручаться, что вечеромъ, то есть часовъ черезъ двѣсти-пятьдесятъ, жара не проникнетъ туда, такъ какъ погребъ недостаточно глубокъ. Кромѣ того мы соскучимся при отсутствіи всякихъ удобствъ и въ закрытомъ пространствѣ.

Положимъ, терпѣть скуку и неудобства легче, чѣмъ жариться.

Но не лучше ли выбрать ущелье поглубже? Заберемся туда и проведемъ тамъ въ пріятной прохладѣ остатокъ дня и часть ночи.

Это гораздо веселѣе и поэтичнѣе. А то—погребъ!..

Загонитъ же человѣка нужда въ такое мѣсто!..